Интервью первого советского участника Олимпийских игр в классе «Финн» Петра Васильевича Гореликова

Традиционно к началу международной регаты «Open Russian» (пройдет с 4 по 9 сентября в Москве) выходит в свет уже 4-й сборник Российской ассоциации яхт класса «Финн» – «Календарь финниста 2013-2014». Как и в предыдущих книгах, этот «Календарь финниста» содержит множество интересных уникальных интервью, рассказов спортсменов и тренеров, так или иначе сделавших вклад в развитие класса «Финн» у нас в стране, а также – технические и аналитические материалы, которые будут интересны как спортсменам, специализирующимся на классе «Финн», так и людям более широкого круга, так или иначе вовлеченным в развитие парусного спорта в целом. «Календарь финниста» будет распространяться среди участников и гостей регаты «Open Russian», а также – среди членов Ассоциации яхт класса «Финн».
Предлагаем Вашему вниманию одну из статей книги – эксклюзивное интервью первого Советского участника Олимпийских игр в классе «Финн» – Петра Васильевича Гореликова.
Многие ведут отсчет советским и российским успехам в классе «Финн» на Олимпийских играх с серебряной медали Александра Чучелова в 1960 году. Однако мало кто упоминает Олимпийские игры 1952 года, где класс «Финн» дебютировал на Олимпийских играх, и где советские спортсмены впервые выступили в Олимпийских играх.
Опыт, полученный в Хельсинки, заставил коренным образом пересмотреть всю систему учебной работы в парусном спорте. Большое внимание стало уделяться технической и морской подготовке, на спортивных верфях было налажено строительство яхт международных классов. Все соревнования на личное и командное первенство стали проводиться как классные гонки. Были организованы встречи наших парусников с яхтсменами других стран.
Игры в Хельсинки занимают особое место в истории еще и потому, что они попали на поколение, рождённое в 1920-26 годах – это павшие, израненные и, как редкое исключение, невредимые герои. Эти игры для Советского Союза стали «Олимпиадой фронтовиков», потому что костяк советской сборной составили фронтовики, блокадники, узники концлагерей, чудом не попавшие в газовую печь. Поэтому все участники Олимпийских игр 1952 года являются для нас первопроходцами и героями.
В классе «Финн» за Советский Союз выступал Ленинградский яхтсмен Петр Васильевич Гореликов. Несмотря на все сложности, он показал высокий результат, перед финальной гонкой уже шел на 3 месте, и только недостаток опыта и общения дали случиться обидной дисквалификации в последней гонке, из-за которой не состоялась медаль для Советского Союза в парусе уже на этой Олимпиаде.
Пётр Васильевич Гореликов. Родился 16 декабря 1931 года. Яхтсмен, выступал на соревнованиях на «Олимпике», в 1952 году – член сборной России на Олимпийских играх в Хельсинки, где защищал честь страны в классе «Финн». После 1952 года продолжал до 1964 года выступать в классе «Финн». Окончил кораблестроительное училище, специалист по быстроходным судам. Один из составителей книги «Яхтенное дело». Судья по парусному спорту и просто замечательный человек.
Петр Васильевич Гореликов – один из тех, кто заложил фундамент последующих успехов советских и российских гонщиков. Представляем вашему вниманию эксклюзивное интервью, которое он любезно согласился дать Российской ассоциации яхт класса «Финн», которое записали Роман и Елена Котляровы.
Петр Васильевич, пожалуйста, расскажите – как Вы начали заниматься парусным спортом?
Это длинный рассказ – я вообще родился на материке, в Ашхабаде. Суше места, наверное, нет. Вырос я в Средней Азии. У меня отец был военный, и он служил и в Ташкенте, и в Кулябре, и, в общем, мы с ним мотались по таким местам. Уже в последние годы, во время войны, он был начальником санатория на Иссык-Куле. И там было фактически море – можно было вдоволь поплавать, покупаться. В санаторий привозили раненых отовсюду, и там, в санатории, был какой-то морячок. Мы с ним много общались, и он подарил мне на память тельняшку. Благодаря этому общению, рассказам моряка, мне очень захотелось выйти в море. Я потом в этой тельняшке приехал в Ленинград (в декабре 1945 года мы с отцом переехали в Ленинград) и с большой гордостью ее долго носил (подшивал, перелицовывал – носил долго). И вот, как только мы приехали в Ленинград, я сразу же пошел искать яхт-клуб. Сначала пошел по старому адресу. Потом уже нашел новый. Попал в яхт-клуб, записался и начал ходить. Это был 1946 год.
Сначала приходил просто как в гости. Зиму я учился в детской школе. Первое время я ходил так – приду, кто возьмет с собой на яхту, с ними выйду.
Яхты все были старые, еще дореволюционные. Помню названия «Ласточка», «Закат»… «Ласточка» – это был шхерный крейсер, знаменитая яхта, о которой в своем произведении упоминает Л.Н. Толстой. Погибла она по дурости молодого капитана – рассушил ее, а потом, когда опустил ее в воду – она затонула и пропала. Ну, в общем, сначала ходил я на таких яхтах, а дальше все пошло-поехало – сначала я ходил на «М-20» (1946 год) – старые гафельные «эМки». А одиночки были двух видов: были две – три яхты «Ш-10» – еще довоенные одиночки. Это по сути дела – открытая шлюпка, совершенно без палубы и с вооружением типа «гуалинь» (похожее на гафельное, но когда все поднимается одним фалом) и парусом площадью 10 квадратных метров. И еще было несколько «Олимпиков». Поначалу их было мало, потом уже их много понастроили. Позже в них уже здесь и чемпионат Советского Союза проводили (тогда в основном пересадки были). И вот тогда я уже «вылез в люди». Здесь (в Ленинграде) на чемпионате Советского Союза я был третьим, через год я был опять третьим, и меня тогда взяли на сбор. Это был как раз конец 1951 – начало 1952 года.
Тогда мне несколько повезло: мне больше нравится ходить по слабым ветрам. Там были ребята поздоровее, а я, как видите, не очень соответствую комплекции финниста. И поэтому у меня лучше получалось выступать по слабым ветрам. Также я еще походил на килевой яхте до одиночки (в детской школе на яхте «Закат»). Начался олимпийский сбор, и так вышло, что из 17 зачетных гонок 11 или 12 гонок я выиграл. А нас там было всего пять человек. Гонки эти проводились уже на «Финнах». Причем «Финны» были какие: их построили на Таллинской верфи – быстренько их «налепили», сделали дубовые мачты. Такого понятия, как «оттяжка гика» вообще на яхте не было. Тогда на больших яхтах были такие термины как «завал-тали». Это используемые на курсе «фордевинд» тали, которые заводили за блок гика-шкотов и ими подтягивали гик к подветренной ванте, чтобы он не болтался на волне. А на маленьких яхтах никто об этом не задумывался – кто там побежит что-то подвязывать, когда ты на яхте один. Так вот – на первых «Финнах», построенных в Таллине, как нам потом сказали, была допущена ошибка при изготовлении щели для крепления гика в мачте – ее сделали слишком большой, делали просто по имевшимся чертежам с максимальным допуском. И получилось так, что как только мы выходили на полный курс, гик выворачивало вверх, и яхту сразу выкидывало на переворот. В результате, как только дуло больше 4 баллов, из пяти в лучшем случае кто-нибудь один спасется, а то и никто. А по слабым ветрам у меня получалось лучше всех.
Потом уже на Олимпиаде конструктор «Финна» Рихард Сарби, когда мы ему пожаловались на эту проблему, сказал – «ну если вы промахнулись, тогда наклейте или вставьте клин». И это вошло позже в обиход, как первый прототип гик-оттяжки.
Зимний сбор проходил в Риге, а уже на яхтах мы тренировались в Таллине в Пирите. Тогда яхт-клуб был маленький, но на базе Калева мы все это делали.
Среди претендовавших на отбор в Олимпийскую команду спортсменов были двое москвичей – Александр Чумаков и Юрий Шаврин. Здесь на чемпионате Советского Союза они выигрывали все «в одну калитку». И тут перед сбором они договорились: «Слушай, что мы будем друг друга «есть»? Давайте кинем жребий – кто на какой класс пойдет. И Чумаков пошел на «Звездники», а Шаврин гонялся на «Финне».
Юрий Шаврин был ростом 180 см, но он был жилистый, сухощавый, и, в общем, не очень легко ему было. Но он был такой упорный! К примеру, когда он тянул шкот, он делал не 4 «лопаря», как все, а только 2, и тянул так, что у него из под ногтей кровь шла. Несмотря на боль и кровь, он все равно тянул шкот только так, и это ему давало определенные преимущества. Но сильного ветра ему не давали… И, в общем, я их всех обогнал и попал на Олимпиаду.
Всего в классе «Финн» в отборе участвовали пять человек: Шаврин Юрий от Москвы, от Украины был Шура Селиванов, от Эстонии был Евгений Адрик, от Ленинграда был я, и пятый был от Латвии – Юрков, насколько я помню.
Кто были Вашими наставниками?
Моими наставниками были хорошие люди. Все они очень любили парус. Первым был Геннадий Семенович Назаров. Это были тренеры Питерского яхт-клуба: Назаров, Титов, Коровинский Валентин Николаевич. А в сборной команде были в основном не тренеры, а хозяйственники. Они могли выбить парус какой-нибудь, вывезти команду на сборы.
Расскажите, пожалуйста, про кубок Большой Невы.
Это были соревнования, которые проводила газета «Вечерний Ленинград». Соревнования начались довольно давно. Я помню, что тогда Коровинский участвовал на яхте «Сказка», а я гонялся на «Олимпике». В общем, одну из первых регат в 1948 году я выиграл и получил в награду большую вазу – «Кубок Большой Невы». В 1998 году был юбилей этой регаты, и получилось так, что у меня единственного сохранился этот кубок. Журналисты все это каким-то образом раскопали. Я чувствовал себя на этом юбилее кинозвездой.
Расскажите поподробнее о составе Олимпийской команды СССР 1952 года.
На «Финне» запасным был Юрий Шаврин. На «Звезднике» отобрался Александр Чумаков, а запасным был Тимир Пинегин. У Тимира тогда на Олимпиаде было много времени, поскольку он был запасным. Он много общался со всеми соперниками, поднабрался и по возвращении потом все выигрывал - возил всем большой зазор.
Как относились тогда иностранцы к вам?
Ну, тогда отношение к нам было хорошее – это сейчас мы несколько подпортили к себе отношение. А в то время мы все-таки победили в войну, освободили Европу, и иностранцы это ценили. Они относились к нам с уважением, но при этом их удивляли наши привычки, манеры. В общем, они с интересом к нам относились. Конечно, был определенный барьер в общении, но что касается Тимира – это был необыкновенно талантливый человек: вот есть талант – и он талантлив во всем. Он был художник хороший, в парусе у него было хорошее чутье. В технике – он работал в конструкторском бюро Ильюшина. Поэтому техника была ему понятна. Остальное он видел глазом. И он набрался многому у соперников. А я все, что можно было, перенимал. Тогда «Финн» был другим – на «Финне» было всего две веревки – шверт-тали и гикашкот. Финны тогда построили красивые яхты для олимпиады – все под красным деревом, под лаком. По сравнению с тем, что нам в Таллине «нашлепали», конечно, это была «картинка». И для шверт-талей они сделали утки за бимсом на швертовом колодце, что было очень неудобно.
Пауль Эльвстрем тогда пришел на Олимпиаду опытным, натренированным. Он очень интенсивно готовился к Олимпиаде. Как он нам рассказывал, он сделал специальное устройство для имитации откренивания в ванной. Причем именно в ванной ,потому что, как он говорил, нас в гонке обливает водой (а тогда никакого «каллипсо» не было и у иностранцев), и соответственно он по полчаса висел в позе откренивания в ванной и поливал себе мышцы холодной водой. Конечно, он был накатанный лучше всех и обгонял всех «в одну калитку». Так вот Эльвстрем на Олимпиаде увидел это неудобство, быстро сообразил что надо делать, нашел какую-то деревяшку, железку и соорудил себе на палубе простой клиновой стопор. Пауль был очень рациональным в этом плане. Но соперники тут же это заметили, написали коллективное письмо – поставлено устройство, отличное от типового, и надо это снять. Ну, в общем, это пришлось Паулю снять.
Я тоже там немножечко схитрил: В первый день, когда мы вышли, чуть поддуло хорошо. На лакированной палубе было скользко, и где-то в один момент я не удержался, и меня «приложило». Я пришел в яхт-клуб и стал думать – надо что-то делать. Я тогда набрал опилок в мастерских, набросал с лаком на скользкие места палубы, засушил, и это никто не видел.
Эту байку уже после Олимпиады я как-то рассказал нашим финнистам. Это услышал Женя Кузнецов. Он был хорошим столяром, и мы с ним сделали уже клиновой стопор для шверт-тали в комингсе под ремнями. Построили комингс из фанеры по периметру кокпита, чтобы вода не заливалась. Мы потом на этом комингсе висели. Так он также «тихарил-тихарил», но, по моему примеру, обсыпал комингс песком, когда покрывал лаком. И потом началось! – как он пойдет на воду, так «непромоканец» протирается до дыр, ноги натираются до крови. И в итоге ему пришлось это дело исправить.
Расскажите о Ваших приходах. Что у Вас случилось в первый день? Что было на протесте в последней гонке?
Когда я поехал на Олимпиаду, мне было 20 лет. Я был там один из самых молодых. У нас там было тридцать с небольшим лодок. И мне было непросто. В первый день, как я говорил, меня приложило, и я не смог финишировать. Позже ситуацию удалось выправить – я дважды пришел третьим, и перед последней гонкой я шел третьим.
А в последней же гонке меня подставил британец Чарлз Куррей – он коснулся моего паруса у поворотного знака и подал на меня протест, из-за которого меня дисквалифицировали.
Чарльз Куррей, как мне потом рассказали, в общем-то, был известный кляузник – его любимым делом было покляузничать, протест подать, спорить, а не гоняться. Пауль Эльвстрем, который все видел, уже после всего случившегося, когда мы обсуждали эту ситуацию, мне сказал: «Ты не то, что помеху сделал, а наоборот - сделал хороший, грамотный толковый маневр. А Куррей применил специальный прием, чтобы подставить тебя и зафиксировать нарушение».
К сожалению, тогда я не догадался позвать его в свидетели, за что он меня корил потом – я просто не ожидал такого разворота ситуации. Нас тогда никто не учил тому, как вести себя на протестах, мы были дикими. В общем, меня дисквалифицировали по протесту Куррея, и я потерял бронзовую медаль.
Разбирал тогда протест сам король Норвегии?
Да. На разборе председательствовал сам король Норвегии Олаф. Он тогда пришел на яхте, а его сопровождал эсминец королевского флота.
Расскажите, пожалуйста, об общей атмосфере Олимпийских игр 1952 года.
Протестов было очень мало. Как-то так получилось, что всех раскидали по разным клубам. Поскольку команды были национальные, то мы не по классам были объединены, а по командам. У меня в клубе были «Звездники», «Драконы», «Р-6».
С погодой нам повезло. Это был конец июля. Несколько гонок получились по слабым ветрам. Дистанция была привычная нам – олимпийская (треугольник, петля). И условия в целом у «Финнов» были отличные.
Как сложилась Ваша жизнь после Олимпийских игр? Как долго Вы продолжали гоняться в классе «Финн»? Как участвовали в парусной жизни?
В последний раз я участвовал на чемпионате СССР в 1964 году (город Бердянск, Азовское море). После Олимпиады я участвовал в предолимпийских сборах два раза. На всех отборочных соревнованиях я все время был где-то второй-третий. А когда приехал на чемпионат СССР, со мной беда случилась – разбил радикулит.
На следующий год уже перед Олимпийскими играми, которые должны были состояться в Риме, я тоже был все время где-то второй. Тогда Балтийскую регату выиграл Шура Чучелов, а чемпионат СССР – Валентин Манкин. В итоге на Олимпиаду поехал Шура Чучелов. Вот бы мне туда было поехать! Были слабые ветра, почти те же люди, с которыми я гонялся на предыдущей олимпиаде. Но вот так сложилось. И Шура тогда приехал с серебряной медалью. А выиграл тогда Пауль Эльвстрем.
Потом так получилось, что у нас в клубе случилась трагедия – на открытии разорвало пушку. У нас была пушка с Петровского ботика. И этой пушкой салютовали в день открытия навигации. У нас был такой боцман Роскин Слоек, который заряжал пушку: насыплет пороху, запыжит и обломками весла утрамбует, чтобы звук был громкий. Необходимо было обязательно все спрессовать, чтобы не получился пшик. (Когда порох не спрессован, то он просто сгорит с пшиком. А когда он спрессован, то он рванет со звуком.) И вот, для того, чтобы спрессовать порох, боцман вставлял в дуло обломок весла и кувалдой стучал по нему. А потом Роскин Слоек ушел рыбачить, и оказалось, что некому стрелять. И Саня Логинов взялся за это дело. Но он не знал тонкости. Вообще, из этой пушки стреляли черным порохом, и такие пушки были отлиты специально под то, чтобы стрелять именно черным порохом. И оказалось, что к тому времени ничего не нашли, а широко применялся бездымный порох. А бездымный порох… во-первых, у него и действие немного другое, и мощность другая. Я помню: у меня отец охотник был, и у него была мерка специальная. По ней он специально отмерял – сколько засыпать пороха, потом запыжит, засыплет дробью. Так вот для черного пороха у него была одна мерка, а для бездымного – в три раза меньше. Ну, а Саня – он не охотник, он не соображал этого ничего. В общем, он бездымного пороха туда зарядил. И вот, майский день, солнце, народ… В то время парус популярен очень был, народу много было в клубе. И он бабахнул, и всю казенную часть разорвало на мелкие кусочки и веером по всей толпе. Еще хорошо было, что она стояла немножко на склоне. И вот латунная наметка с пушки толщиной в палец улетела за 150 метров к нашим «финнам» и воткнулась в доску. Осколки казенной части разлетелись по толпе – кому в глаз попали, кому в руку. И погиб один человек – ему осколок попал в вену, он ушел в сторону, пытался держать, и в панике и суматохе, когда до него добрались, он уже потерял столько крови… на это наложилось то, что еще у нас потеряли навыки после войны – как спасать людей в такой ситуации. Короче – Боря умер. Сын у него остался. Это очень подействовало на меня так, что мне не захотелось больше ходить в клуб. И я несколько лет не ходил в клуб – забросил свой парус, «нарожал» девчонок. Ну а потом все равно – от этой болезни не излечишься, начал постепенно ходить. Я получил яхту «Джинн». Ну и гонялись мы тут. Хорошо гонялись! Я несколько переделал яхту, изменил фальшкиль. Я же по образованию – кораблестроитель, и поэтому кое-что в этом деле соображал. Ну и также мы не жалели денег на вооружение – купили хорошую мачту, парусов нашили всяких… И в конце концов мы первыми стали и на Онеге, здесь на соревнованиях хорошо выступали…
Чем Вы занимаетесь сейчас?
А сейчас у меня диванно-телевизионный образ жизни. В яхт-клуб в прошлом году я дошел только один раз. И по правде сказать, не хочется – того яхт-клуба, в который я пришел, и который меня воодушевил – его уже нет. Там уже стоят катера, там приезжают «мужики» на крутых тачках. По-моему, там уже три или четыре ресторана, вертолетная площадка. Ну и яхты другие, конечно. Ну и еще такое оказалось – почти все друзья поумирали. Мне сейчас 82, а они – кто в 60, кто раньше, кто позже. Таких старожилов, как я, из той компании остались единицы. При этом самые лучшие уже ушли. Те же ЖеПалыч (Кузнецов Евгений Павлович), Малява – таких уже нет. Был у нас Толя Коновалов. Была у нас с ним такая традиция: он там у себя в Стрельне делал день, когда он созывал всех на ревизию. Эта ревизия всегда проходила с юмором, шутками. А потом Толя в аварию попал. Короче никого уже нет. Грустно. Но никуда от этого не денешься. Это жизнь.
Что Вы думаете о классе «Финн»?
Я бы повторил мнение Эльвстрема: класс «Финн» – это действительно спортивный, боевой класс. Как раз он появился в переходное время, до него про то, что глиссировать может яхта, речи не шло. Это случайно выделывали какие-то фокусы. Ну а новые классы типа «49er» – это уже скорее акробатика, а не парус. Или вот Кубок Америки – там гонку смотришь – рулевые делают детские ошибки! Флот маленький – 8 яхт или вообще дуэльные гонки. А если 50 яхт? Эльвстрем, и я его поддерживаю, рассматривал класс «Финн» как искусство. И это действительно искусство – работать на этой яхте, уметь волну отработать, парус настроить. А отрывы где делать? Отрывы делать на глиссировании! Вот сорвался и улетел!
Вот остаются в жизни такие моменты: на каких-то соревнованиях мы стояли в Риге. На гонки там мы выходили в залив. И вот в какой-то день хорошо поддуло, баллов до пяти. Мы отгонялись. И вот ветер потихоньку закисает. Весь флот подтягивается, идет в гавань, ползет. Ну и я вот также ползу. И потом я думаю – надо как-то попробовать… Я не знаю как, но помню, что ощущение было такое: «Вот надо бы чуть-чуть подтолкнуть…». И вот я где-то поддернул, где-то рулем шевельнул, и в итоге я «сел» на волну и просерфинговал мимо всего флота. Там «Драконы», «Звездники» – парусища!.. А мне, наверное, парус и не нужен был – он был у меня наполовину выбран, и я на этой волне мимо всего флота ехал до тех пор, пока она не рассыпалась в самом устье…. Пролетел метров 150! Вот это только на «Финне» можно было сделать.
Что Вы хотели бы пожелать молодым ребятам, которые сейчас приходят в парусный спорт, в класс «Финн»?
Пожелать могу – любить парус и ходить в море! Вот я себя помню… конечно, сейчас другое время, по внукам смотрю – надо ему в «стрелялки» поиграть, посмотреть что-то, завалили его уроками… А я себя помню – у меня одна была только мысль – «скорее удрать в клуб!». Причем тогда у нас довольно строго все было: обеспечения нет. Кому из директоров клуба захочется сидеть в тюрьме из-за того, что какой-то пацан вышел в море, перевернулся и утонул? Поэтому у нас строго было все. Выпускали в ограниченный район. Если одиночное плавание – то только в «раздельный». Если в обычном режиме – 350 метров до пятачка, то в «раздельный» – уже только 350 метров. Ну или в лучшем случае – только до второго буя. Но это для нас уже было «дальнее плавание». Но все равно – примчаться в клуб – это было главное. Уроки? Ладно! На задний план!
Зимой – на буере. Я прихожу точно также – школу «мотану», потому что зимой после школы уже делать нечего – зимой после школы тьма, а выйти можно только в светлое время. Я, значит, «мотаю» школу, прихожу в клуб, вооружаю «Монотип», и заруливаю! Заруливаю и около «Вольного» попадаю в «майну» (проталину). В «майну» провалился, а народу немного. Никто на буерах не ходит. Я выбрался, с мокрыми ногами бегу в клуб, зову кого-то. Там веревки, То…да сё… Вытаскиваем мы этот буер. Притаскиваем его в клуб. Пришли мокрые. Я бегу в клуб посушиться, согреться. Потом спохватываюсь – надо же домой ехать! А портфель то у меня в буере был! А воды то он набрал! И портфель у меня вмерз там! Портфель вмерз у меня в «Монотипе», там внутри. А мне надо домой идти. Ну, я думаю, ладно, что-то там наплету, и на следующий день я его кое-как выколотил. Так вот. Вот с таким настроением можно куда-то идти и что-то добиваться. Но это не то, чтобы надеяться на что-то. Этот настрой дает радость в жизни.
В общем, желаю молодым ребятам любить это дело и целиком ему отдаваться!